Написал недавно лёгкий скетч, прекрасно подойдет и для дневника, поэтому опубликую его здесь.
-
Светящийся прямоугольник экрана моего карманного мультителеграфного устройства взбзякнул бегущими вертикальной лентой последними известиями.
Движениями пальца я скорпулезно пролистывал новостные заголовки, делая это быстрее и быстрее, ведь в очередной раз в ловушку мысленного беспорядка я пойман был, в связи с разноплановостью и, в то же время, тленностью поводов, к которым мое внимание хотели привлечь.
Я совершаю последний взмах, и движение это остановилось. Передо мной последняя на сегодня новость.

Новость оформлена в мотивирующее послание, на нынешний молодежный манер, с фотокарточкой тайваньской женщины преклонных лет, которая выглядела как только подготовленная к выданью молодая дива. Возраст был подписан, и автор, создавший данный плакат, привлек внимание большого количества зевак праздных, впрочем, таких же как и я, которые в данный час не были обременены ни работой, ни делами бытовыми, ни бесценным сном.
В текстовой дискуссии под этим известием ошеломленная публика писала крупным шрифтом опровержения, что такого быть не может, мелким шрифтом писали, что это все происки художников-вижуалистов, цифрами писали возможный возраст, прибавляя, убавляя годы женщине с картинки, английским алфавитом писали гадости другим участникам сетевого общения, публиковали образы свои, как барышни, так и млады увольни, причем образы, не только лиц.

Мое лицо укрылось за ладонью... Это всё пустое.
Я спускаюсь к парадной, сажусь в экипаж и направляюсь к себе. Завтра на обеде расскажу об этом своим гостям, так как нужно развлечь их во время трапезы. Всем нравятся небылицы из разных заграниц, да и восток нынче в моде...
Но пусть я и передам эту нехитрую новость, переделенную, пересотканную и перевранную восемь раз, пока она была в пути до меня, и донесу эти фотокарточки с подписями до своего стола... Я встречу все то же, что и всегда: дамы начнут восклицать удивления, хохотать и кокетливо прятать лица разноцветными веерами, а господа с налетом недоверия будут шевелить усами, скрежетать столовыми приборами о посуду и бормотать себе под нос о более тонких нравах в ввереных им губерниях.
Я отверну взор от всех, словно моя роль окончена в этом акте театральной пьесы, и буду холодно смотреть в окно гостиной, наблюдая октябрьский пейзаж: последний пейзаж второго месяца осени. Кровь в жилах похожа на реку за дальним лесом, - она замирает. Мои деревья в саду, хотят они этого или нет, прощаются с красно-бурыми листьями, и листья, падая к земле, совершают отчаянные попытки вернуться обратно, подбросанные ввысь ветром. Это и преисполненное стремлением возвращение к ветвям, и, в то же время, смертельный вираж в бездну, последний прыжок в забвение. И пока они находятся в пути, между одним и другим, ветвями и травой, жизнью и гибелью, началом и концом, между небом и землей... Тягучие, скрепящие холода не получат полной власти. Ничего еще не решено.
Не пиная камни на испанском побережье, не гладя уши индийского слона, никогда я не испытывал подобных чувств, что наступают в моем нутри при взгляде в это окно этой гостиной. Нет ничего величественнее и важнее, чем неминуемая борьба иссохших красно-бурых листьев моих деревьев против приближения глубокой скупой русской зимы.